Приказано: выстоять-12
13 декабря 2016 00:00
Отрывок из книги одного из руководителей обороны Тулы и партизанских операций в годы Великой Отечественной войны, командира Тульского рабочего полка, Героя Российской Федерации (посмертно)
(Продолжение. Начало в № 71. )
Он шел, словно заколдованный. Пули мягко хлюпали у его ног, посвистывали вокруг, две сбили по щепке на прикладе пулемета. А он шел вдоль позиции своего взвода, распушив усы, блестя белизной зубов. Похоже было, что сама смерть, гулявшая вовсю над полем боя, растерялась и отступила.
— Слезай, Ильич! — крикнул Короб.— Слезай, все уже понятно.
Журило повернулся в сторону вражеской пехоты, прижал пулемет к животу, выпустил туда весь диск и лишь после этого спрыгнул в окоп. Он пробирался назад к своей позиции и видел на серых измученных лицах улыбки. Проходя мимо Короба, толкнул его в плечо:
— Я, кажется, мельтешил, як жених перед свадьбой, да, Вася?
— Нормально, Ильич,— сказал Короб.— Мы сначала трухнули
Четвертая атака фашистов захлебнулась. Рыжие оспины воронок густо изрыли склон перед парком. Деревья сбиты, посечены, и окраину Красного Перекопа не узнать.
Необычная тишина стоит над нашим передним краем, бой идет справа, там, где поднимается густой черный дым.
— Похоже, на сегодня все, Анатолий Петрович? Намяли ему бока,— говорит Елисеев.
— Он нам тоже,— ответил я.
Все три диска моего автомата пусты. Сижу на крыльце и набиваю их патронами. Связных разослал по линии обороны, чтобы принесли сведения о потерях. Жду этой цифры и боюсь. Сосонкин с Марухиным пристроились в разбитом сарае. Колдуют над бумагами. Не выдержал Борис Михайлович, пришел сюда, оставив на КП Исаева.
Темнеет рано. Сырые серые сумерки наползают с запада. Неужели прошли только сутки? Кажется, так давно была разведка Садовникова, мой визит к Малыгину, улыбка Агеева. Всего два десятка часов прошло с тех событий, а сколько смертей и подвигов они уместили… Гибель батареи, отход второго батальона, атаки…
Подходит и здоровается Журило.
— Мы же виделись сегодня, Николай Ильич,— говорю я.
— Да? — искрение удивляется он.— Сегодня? Черт попутал…
«Значит, этот день бесконечен не только для меня»,— подумал я.
— Тут насчет потерь товарищ приходил,— Журило скрутил самокрутку и хлопает по карманам в поисках спичек.
Гляжу на самокрутку и вдруг ощущаю, что, если мне не дадут сейчас закурить, я, кажется, умру.
—
— Вы же не курили,— пытается он возражать.
— Курил, курил,— успокаиваю его и беру самокрутку. Это первая затяжка в моей жизни, но
— Да, так я о потерях,— Журило скручивает вторую «козью ножку».— Вместе с ранеными у меня из взвода выбыло сорок шесть человек.
С тупым равнодушием смотрю на него и думаю: «Выбыли две трети шахтеров».
— Значит, у тебя, Журило, осталось двадцать четыре бойца… — это уже Сосонкин.
— Больше. Наших двенадцать убило, четырнадцать ранило.
— А остальные чьи же? — удивляюсь я.
— От я и хотел узнать,— говорит Журило.— Вы к нам людей посылали?
— Нет.
— Четыре группы пришли. Я с ними долго не разбирался: сразу в окопы. К атакам угадывали. Хотел кое у кого фамилии потом узнать, а они убитые лежат. И товарищи, що с ними подошли, их не знают…
— Документы у них были?
— Не. Документов не було. Одно удостоверение «Ворошиловского стрелка» нашли. Надо же! … — сокрушается Журило.
Выходит, так и похороним этих людей безымянными? Кто они? Что мы о них знаем? Ничего, и в то же время самое главное: не струсили, не сбежали, не за славой сюда пришли. Родину, Тулу жизнью своей заслонили…
— Похороним убитых на Всехсвятском кладбище,— сказал Марухин.— Там могилы вырыли…
Становится совсем темно. Со стороны гитлеровцев — никакого движения.
— Марухин,— говорю я.—
— Есть,— козыряет Марухин и уходит.
Возвращаются связные. Один за другим они с виноватым видом обходят меня и, словно сговорившись, подходят к Сосонкину. Но я слышу их доклады. Семнадцать… Двадцать шесть убитых, сорок четыре раненых… Ведерникова так и не нашли… Девяносто два человека выбыли из строя…
Встаю и ухожу в дом. Хозяйка сидит у печи, сложив лодочками руки и плотно зажав их коленями. Сажусь рядом. Она медленно поворачивает ко мне изрезанное морщинами лицо:
— Плохо, милый?
— Плохо, мать. Если б мог, заплакал…
— Оно, может, и легче стало бы. Слезы душу облегчают.
Входит Сосонкин, садится рядом. Молчит.
— Да не тяни ты душу,— срываюсь я.— Сколько?
— Почти четыреста человек. Убитых — двести двадцать — двести сорок. Остальные в госпитале, в плену или без вести пропавшие.
«Виноват ли я в гибели этих людей?» — вот мысль, которая не дает мне покоя. Может, и виноват, как бывает виноват любой командир после боя, в котором погибли люди.
Иду вдоль стены Всехсвятского кладбища.
— Сынок! — окликает меня женщина. Останавливаюсь.— Не скажешь, где тут туляки воюют?
— А вы что, тоже в полк собрались? Идите домой, мамаша…
— Дак я сына ищу… Ушел,— в голосе женщины слышатся слезы,— и не поел на дорогу.
— Как фамилия?
— Лифанов Миша, Михаил Васильевич,— поправилась она.— Годков ему всего шестнадцать. С Логачевым, чекистом — может, знаешь? — ушли. Дядька он ему.
— Нет, мамаша, не заголодали. У нас хорошо кормят…
— А все ж понесу,— говорит она.— Погляжу своими глазами, да и назад. Так куда идти?
Я показал, и мать Лифанова ушла в сумерки, туда, где надеялась найти сына.
Натыкаюсь на позиции зенитчиков. Разбитая пушка уткнулась хоботом орудия в бруствер. Луч карманного фонаря выхватывает из тьмы разбитые снарядные ящики, пустые гильзы, окровавленную телогрейку, смятый солдатский котелок, исковерканные лопаты, черные от крови бинты…
«Да, мы понесли потери,— думаю я.— Но во сколько раз были бы они больше, не вступи в бой зенитки, не прикрой нас огнем?! Здесь пролита кровь людей, до конца исполнивших свой долг перед Родиной».
Стаскиваю шапку с головы и выключаю фонарик. Густая тьма обволакивает все вокруг. Сквозь тишину до меня доносится звук лопат, режущих землю. Иду туда. В двух десятках метров, у стены барака, натыкаюсь на артиллеристов.
Выясняется, что нам в помощь выделены четыре орудия. Расчеты двух из них, входившие в восемнадцатую батарею, окапываются здесь, на Красном Перекопе. За ночь нужно основательно зарыться в землю.
— Помощь нужна? — спросил я.
— Хорошо бы,— ответил командир орудия.—
Я прислал на помощь зенитчикам шахтеров, и к полуночи позиции были готовы к новому бою.
(Окончание — в следующем номере. )
