Мамаев плен

Придумано множество журналистских и писательских штампов о времени: и безжалостно оно, и стремительно. Каждый в курсе, что вокруг все течет, все меняется. Но попади Гераклит в наши дни в тульский район, исстари называемый Подьячье, он бы такое уже вряд ли сказал.

Полное ощущение, что время здесь как остановилось когда-то, так никуда и не течет с тех пор, вращаясь в бесконечной воронке. Какими увидел эти кривые улочки, ныне носящие сумасбродные имена Томпа, МОПРа, Жореса и иже с ними, в XIX веке Глеб Успенский, таким тут все поныне и осталось: «В городе Т. существует Растеряева улица. Принадлежа к числу захолустий, она обладает и всеми особенностями местностей такого рода, то есть множеством всего покосившегося, полуразвалившегося или развалившегося совсем. Эту картину дополняют ужасы осенней грязи, ужасы темных осенних ночей, оглашаемых сиротливыми криками „караул!“, и всеобщая бедность, в мамаевом плену у которой с незапамятных времен томится убогая сторона».

Ну, положим, сиротливые крики «караул!» уже не столь часто раздаются, как в старые добрые времена (хотя бывает). И географически не захолустье это уже, а самый центр города с землей по 100–150 тысяч за сотку. Но вот покосившегося, полуразвалившегося или развалившегося тут полно. Ландшафтный заповедник «Тула посконная». Конечно, некий лоск — наследие тучных лет — имеется. Длинные ряды серых изб за пыльными кустами прореживают те же бревенчатые дома, но обшитые веселеньким голубым или салатовым сайдингом, и угрюмые коттеджи с претензией на средневековость. На обочинах стоят автомобили жителей. И пьяные рабочие в косоворотках в глубоких лужах на проезжей части, как при Г. Успенском, не валяются — почти все улицы с хорошим асфальтом, луж нет.

Но все равно не покидает ощущение, что все это благополучие — не органическое, а косметическое. Что-то такое витает здесь в воздухе, какая-то намертво впитавшаяся в эти переулки многовековая безысходность. Одни смогли накопить на сайдинг, чтобы закрыть от прохожих потрескавшиеся стены, а другие так и застряли в позапрошлом веке и, что характерно, потеряли уже всякую надежду осовремениться.

Пример находим прямо за зданием областного УГИБДД. С фасадной стороны его всякий туляк знает, а с тыла наших гаишников прикрывает пустырь, на краю которого торчит почерневшая деревянная громадина дома № 16 по улице Спортивной. Что такого здорового было на кривой улочке, спускающейся к Упе,— бог весть. Она, кажется, такое же отношение к спорту имеет, какое и тот самый французский борец с колониализмом Жорес — к тульскому частному сектору.

Возле этого сооружения сразу приходят в голову хрестоматийные кадры фэнтезийных фильмов о борьбе сил добра и зла, когда режиссер с оператором, нагнетая страсти, тщательно показывают обитель какой-нибудь тьмы: мрачность, замшелость и летучие мыши. Дом этот как бы двухэтажный. «Как бы» — потому, что второй этаж уже почти раздавлен осевшей крышей, через которую пробивается на волю кустарник. Стены с боков покрыты длинными, до земли, мочалками дикого винограда.

Сами-то стены крепкие — просушенное, звонкое бревно диаметром сантиметров в тридцать. Между венцами еще моховая конопатка просматривается — умели предки строить. Но вот крыша и пристройка с лестницей на второй этаж испытания временем не выдержали — если смотреть со стороны улицы, кажется, что дом, обретший форму трапеции, вот-вот от усталости съедет с фундамента.

На стук в дверь вышла женщина лет 80-ти, закутанная в три засаленные одежки — одна древнее другой. Встретила неприветливо:

— Чего вам? Комиссия, что ли, опять какая? Шли бы с богом, все по-старому у нас, как было. Живы пока…

Узнав, что мы из газеты — «просто глянуть, как тут можно жить», баба Нина выказала полное недоумение: что такого примечательного здесь? Зачем об этом писать, чего фотографировать? В мире вон что творится, а тут — дом какой-то. Стоял двести лет и еще, может, сколько-то простоит, пока не рухнет. Вокруг много таких, и еще хуже даже.

— Нас ветхими давно признали, лет пятнадцать назад,— разговорилась все же бабушка.— В этом доме самый капитальный — это подвал. Тут дьячки до революции жили, они и соорудили: каменный, подо всем домом проходит, прям бомбоубежище. Только вход засыпали, когда пустырь делали…

Судя по межевым колышкам и ограждению на том пустыре, недолго ему таковым оставаться: почти гектар самого центра города, такое место пусто не бывает.

В пристройке едко пахло вековой историей: старым деревом, плесенью, мышами. Ну и «скворечник» — туалет со щеколдой на двери, сколоченный прямо внутри «прихожей», атмосферы добавляет.

— Баба Нина, а воду где берете?

— В колонке на углу. Зато газ есть. Правда, он не греет, только для еды нам с сыном. С газом я умею, в котельной при почтамте столько лет отработала. Хоть пенсию заработала, не такую, как другие получают, побольше…

— А можно на второй этаж подняться?

— Нет, не надо вам туда. Лестница такая, что мы там в последний раз при коммунистах были. Завалите еще дом…

В ответ на вопрос, стоит ли она в очереди на улучшение вот этого всего, баба Нина махнула рукой:

— Была в очереди первой, а теперь где — и не скажу. Да незачем уже мне в списки эти. Пора в самую свою квартиру, в настоящую собираться, небось там заждались,— вздохнула старушка и как-то сразу сникла, крепко ухватившись за черную от миллионов прикосновений дверную ручку.

Сколько их тут, таких старух, доживает свои дни — кто же считал. Может, права баба Нина: вокруг много всего, что интереснее для читателей газет, чем сгорбившийся от времени дом в переулке, где остановилось время. Вон совсем рядом — улица Советская, где все по-другому, красиво и современно, там мы спешим, у нас дела, нам некогда…

Подпишитесь на наш канал на Яндекс.Новости